Что происходит со здоровьем переживших Чернобыльскую аварию
Что происходит со здоровьем людей, детьми переживших Чернобыльскую аварию? Это выясняли авторы нового исследования МАГАТЭ, которое было представлено в преддверии 32-й годовщины этой трагедии, сообщает ООН. О его главных выводах Елене Вапничной рассказал Михаил Балонов – главный научный сотрудник российского Института радиации и гигиены и консультант Международного комитета ООН, который занимается последствиями атомной радиации. Сегодня мы снова публикуем интервью, которое было записано в апреле уходящего года.
МБ: Прошло 10 лет. Наблюдаются, в основном, те, кто были детьми во врем чернобыльской аварии. И там, конечно, продолжается рост числа раков щитовидной железы. Причем, он включает как спонтанное увеличение заболеваемости, которое свойственно человеку. Скажем, у детей — очень низкий уровень фоновой, или спонтанной, заболеваемости, а у взрослых он растет довольно быстро. И вот те, кто были детками в 1986 году, они сейчас уже 30-летние, и у них спонтанным образом выросла эта заболеваемость. Одновременно за ними наблюдают, очень тщательно, современными методами диагностики, — это тоже способствует выявлению всех этих случаев рака. Наконец, то, что нас больше всего интересует, — это сколько из этих случаев рака обусловлены облучением.
Оказалось, что за последние 10 лет по сравнению с предыдущими 20 годами после чернобыльской аварии число случаев рака щитовидной железы в этой группе очень увеличилось, в сумме примерно втрое. Мы еще специально занимались выснением того, какая доля среди них вызвана радиацией. По результатам тщательного эпидемиологического анализа оказалось – около четверти. То есть, грубо говоря, из 20 тысяч случаев примерно 5000 все-таки вызваны радиацией.
Что нас дальше интересует – как это будет продолжаться, и уйдут ли они совсем. В принципе, доля радиогенных раков постепенно уменьшается, но данных пока мало. Это предмет наблюдения, и, конечно, эти исследования будут продолжаться столько, сколько будет возможно. Я думаю, что еще несколько десятилетий.
ЕВ: Я хотела уточнить. Вы сказали, что четверть составляет рак, связанный с радиацией. Но если вы исследовали детей — Вы сказали, 5 000 тех, кто был детьми в то время, — как можно тогда определить, связан ли он с Чернобылем?
МБ: Нет-нет. Сейчас я вспомню размер когорты. По-моему, она составляла 18 миллионов человек. Это – все дети Украины, все дети Беларуси на 1986 год и четырых областей России. Вот из 18 млн. человек сейчас образовалось примерно 20 тысяч – то есть, у каждого тысячного все-таки развился рак щитовидной железы. И вот из этих 20 тысяч – одна четверть, или около 5 тысяч, предположительно связаны с радиацией. Это те, кто были реально сами облучены. Некоторые из них были облучены внутриутробно: то есть, матери были беременны в период чернобыльской аварии в мае месяце 1986 года. Если женщина была беременна, то ее плод тоже подвергся некоторму облучению, и у них тоже развилось некоторое количество этих раков. Но, конечно, беременных было не так много.
ЕВ: Я помню, когда вышел первый доклад, он вызвал шок у многих, потому что вывод его был в том, что физических последствий не так много после Чернобыля, но народ страдает от своеобразной психологической зависимости от помощи, живет в страхе все время, часто неоправданном. Изменились как-то выводы или нет?
МБ: Не очень-то. Я Вам назвал эти числа – примерно у 1 из 1000 детей того времени развился рак щитовидной железы. Не буду повторяться. И собственно это все – других медицинских последствий ученые не наблюдают.
ЕВ: То есть, других видов рака нет?
МБ: Нет, не обнаружены. Вы понимаете, радиационные эпидемиологи – охотники за сенсациями. Они были бы счастливы это найти. Но не находят.
Теперь о психологических последствиях. Конечно, то, что говорилось тогда, было более остро, более горячо и правильно. Сейчас эти страсти поулеглись, и уже гораздо меньше людей придают этому значение в наших трех странах, да и в Западной Европе. Зато, сохраняется такой, я бы сказал, материальный интерес.
Например, люди, проживающие в России на этих загрязненных территориях и считающиеся пострадавшими от Чернобыля, получают некоторые выплаты. Они этому очень рады и, конечно, придают этому большое значение. Россия платит, у России эти деньги есть.
Белоруссия давно перестала платить индивидуальные выплаты, я думаю, лет уже 15 назад. Они перевели эти деньги в другую форму. Деньги, выделенные на Чернобыль, они вкладывают в улучшение инфраструктуры, построение больниц, школ и так далее. На Украине все сложнее, потому что там экономическое положение посложнее. Теоретически их выплаты должны продолжаться, но у них бывают чисто экономические проблемы с этим.
ЕВ: Если говорить о страхе, вернее – о его ослаблении – я знаю, что в Чернобыле уже даже развивается туризм, и многие иностранцы жаждут туда поехать. Насколько это опасно или не опасно?
МБ: Они же приезжают не в самые грязные места. Во-вторых, они приезжают на день-два. Обычно это дневная экскурсия: утром выехали из Киева, вечером – вернулись в Киев. Еще когда я работал в МАГАТЭ десять лет назад, мы делали такие рекомендации, что в такой период невозможно подвергнуться серьезному облучению, и риски, связанные с этим, абсолютно ничтожны. Там более опасно быть съеденным волками, потому что там очень много развелось живности. Там же рай на земле для живой природы: людей там нет, а есть прекрасные леса, реки, озера. Это совершенно чудная природа украинского и белорусского полесья, и там живность развилась совершенно удивительным образом. Туда переселили лошадей Пржевальского. По-моему, в 1995 году украинцы перевезли туда когорту этих животных, выпустили, и они там, как в раю, развиваются. Хищники есть: про волков я не шучу.
ЕВ: Но разве они не заражаются там?
МБ: Да, они, конечно, подвергаются несколько повышенному облучению, но уровень уже такой, который ни к каким реальным последствиям не приводит. Эффекты на животных, конечно, были, и очень даже серьезные. Но были они, в основном, в 1986 году. Там были высокие уровни [радиационного фона], там звери некоторые подвергались большим дозам. А сейчас это можно выявить с большим трудом. То есть, они биологически есть, но на состояние здоровья и размножение животных они никак не влияют.
